Posted 30 декабря 2009,, 09:12

Published 30 декабря 2009,, 09:12

Modified 12 ноября 2022,, 16:45

Updated 12 ноября 2022,, 16:45

Нижегородские эксперты подвели итоги прошедшего десятилетия

30 декабря 2009, 09:12
{intro}31 декабря 1999 года, за несколько часов до боя курантов мы вдруг услышали: «Я устал, я ухожу!» Это было 10 лет назад. В ту новогоднюю ночь закончилась одна эпоха и началась другая. Что произошло за эти 10 лет? Как изменилась страна, что произошло в экономике, в политике? Как изменилось наше сознание? Какими мы стали за эти годы? Ответить на эти и другие вопросы мы попросили наших экспертов.{/intro}

Андрей Дахин, профессор, проректор ВВАГС

"Как и 10 лет назад, мы не видим финальной формы политического устройства страны, к которой движемся".

На мой взгляд, за прошедшие десятилетия достигнуто два устойчивых итога. Первый связан с тем, что налажено устойчивое снабжение населения продуктами питания и товарами повседневного спроса. Так, в советское время, особенно в последнее десятилетие, в данном направлении было много провальных моментов, ельцинские реформы обеспечили случайный режим наполнения прилавков. В последнее десятилетие снабжение населения продуктами питания и товарами повседневного спроса приобрело вид устойчивой системы — это то, чего мы в первую очередь достигли. По данному показателю Россия сопоставима с уровнем европейских стран.

Второе устойчивое достижение — государственная система социального обеспечения. Она с советских времен перетерпела ряд изменений, но в настоящее время получила устойчивый режим работы, обеспечивающий необходимый прожиточный минимум населению. Граждане имеют возможность рассчитывать и доверять этой системе. Это два готовых результата прошедших лет

В других моментах мы имеем продолжение ранее запущенных процессов. Прежде всего, это касается реформирования политической системы, которое началось в 2008-2009 годах. На сегодняшний день российская политическая система носит промежуточный характер. Как и 10 лет назад, мы не видим финальной формы политического устройства страны, к которой движемся. Мы находимся в процессе, который вряд ли завершится в обозримое пятилетие. Можно сказать, что прошедшие 10 лет прошли под флагом стабильности и централизации власти. Но на рубеже 2008-2009 годов появился новый вектор развития политической системы, который связан с тезисом социальной, политической и экономической модернизации. Этот вектор будет активно развиваться с 2012 года.

Вторая проблема, которая сохраняется на протяжение десяти лет, — это провал экономического производства. Проблему снабжения мы решили, а проблему производства, которое само может обновляться, формировать рынки и быть источником инноваций, — еще нет. Такое производство не сложилось за последние 10 лет, и пока существенных предпосылок для его появления тоже не было сделано. Наверное, это связано с тем, что задача стабилизации имеет одни приоритеты, а задача развития — другие. Смена приоритетов, возможно, произойдет в период 2009-2012 годов.

Если взять региональный аспект, то прошедшее десятилетие показало, что региональная политика зависит от личности регионального лидера. За 10 лет Нижегородская область знала три губернатора: Ивана Склярова, Геннадия Ходырева и Валерия Шанцева, — каждый из них создавал свою политическую среду и свой вектор политического развития. Это создает неустойчивое развитие региона. Когда преемственность в политике прослеживается слабо, прежде всего это сказывается на проблемах в развития крупных инфраструктурных объектов.

Второе, что можно отметить: те заделы на отдельные точечные объекты, которые создавались на протяжении последних 10 лет, доводятся до конечной стадии, до завершения. Что можно оценивать как положительный фактор, но потенциал преемственности не достаточен для развития.

Михаил Теодорович, руководитель Нижегородского УФАС

"Люди привыкли жить в условиях капитализма, они смогли принять новую страну, осознать, что они живут в другой стране".

Мне кажется, что какой-то очень важный период прожит, закончена еще одна эпоха. Она, наверное, была менее драматичной, с точки зрения количества и остроты событий, которые так или иначе цепляли общественное сознание. Но, с точки зрения перемен, она была очень глубокой, очень серьезной. Люди привыкли жить в условиях капитализма, они за это время смогли принять новую страну, не просто согласиться, а осознать, что они живут в другой стране. Что важно, это во всех слоях общества произошло. Имеется в виду и крупный бизнес, который в основном занимается своим делом и уже гораздо менее склонен вмешиваться в дела государства, но это и беднейшие слои, которые сейчас более активны, более самодостаточны и менее иждивенчески настроены, чем это было 10 лет назад.

В целом способность к самопрокормлению, к самовыживанию не то чтобы увеличилась у людей, она сделалась более прагматичной и эффективной. То есть люди ищут там, где есть, и пользуются тем, что идет в руки. Они ничего не придумывают, ничего не ждут, не пытаются играть в старые игры, применять когда-то успешные модели: они делают те вещи, которые сегодня дают результат. Но они готовы учиться, готовы меняться, готовы к адаптации — и это, по идее, замечательно.

Прагматика стала главной идеей эпохи. Отвечая на вопрос: «спасет ли нас прагматика?», скажу, что если нас что и спасет, то вера в себя и энтузиазм. Ни от кого ничего не надо ждать, надо верить себе, надо верить своей стране, надо верить своим вождям. Надо жить сегодня, ничего не дожидаясь, — вот это и спасает страну в целом и людей. Сегодня нужна прагматика, поскольку романтики было много, и естественные циклы приходят друг за другом. Но нужно время прагматики, чтобы освоить те достижения, которые произошли в период романтики. Освоить в том смысле, что ментальные сдвиги должны превратиться в модели, процедуры, технологии, в практики, заработать в автоматическом режиме, и тогда какой-то новый красивый пассионарный прорыв возможен.

При этом не надо забывать, что продолжается период первоначального накопления капитала. Если вспомнить историю других начинавших когда-то капиталистических экономик, то несравненно цивилизованнее, гораздо спокойнее, менее драматично и травматично это происходит сегодня у нас в России, чем 300 лет назад у США или Великобритании.

Дмитрий Стрелков, социолог, директор научно-исследовательского центра «ЭОН»

"Первый вопрос, который возникает при подведении итогов: появились или не появились группы, которые в состоянии взять на себя выполнение новых важных задач?"

Глупо было бы говорить – стали мы лучше или хуже. Это не социологический подход. Что тогда произошло? По сути дела, значительная часть задач, которые были тогда поставлены, была в регистре наиболее значимых демонстративных ожиданий. То есть люди хотели стабильности и порядка — это первое, что присутствовало во всех рейтингах и опросах того времени. И когда появился человек, который своей фигурой очень отчетливо замыкал систему, предложил ряд мер различного типа и свойства, которые этот таинственный порядок символизировали. У всех это вызвало чувство удовлетворения, потому что мы постоянно на протяжении последнего времени (и это продолжается до сих пор) утыкаемся в страхи начала 90-х. Как ни странно, они более актуальны, остры, чем даже потрясения большого исторического масштаба, вроде революций или войн. Потому что, во-первых, страхи революции и войны сильно вытесняются бессознательно, то есть люди не хотят даже думать на эту тему. Во-вторых, поколение, которое столкнулось с революцией, практически все ушло, а те, кто столкнулись с войной и выжили, постепенно уходят. Сюда же я отнес бы страхи политических репрессий, которые в актуальной социально-исторической публицистике существуют, но в ощущениях людей, широкой образованной публики они начинают меркнуть. В этом смысле в настоящий момент, невзирая на потрясения последнего года, мы входим в состояние некоего гомеостазиса с присущими ему окостенением, непониманием, куда двигаться дальше. То есть мы остановили процесс рискованной динамики, которой отличались 90-е. Мы имеем два импульса, и сейчас их поддерживает действующая власть. С одной стороны, это импульс развития различных видов и форм, а с другой стороны, в присутствии отчетливых страхов издержек и потрясений 90-х, говорят о необходимости сохранения, того, чего мы добились. Под этим подразумевается некая устойчивость значимых социальных порядков, которые обеспечивают циркуляцию, работу, нормальное функционирование социально-экономических механизмов, а для простого человека — социально-бытовых. Другое дело, что полагаться только на настроение массового сознания не совсем корректно. То есть понятно, что рубежи, которые выставляют себе люди, достаточно ограничены.

Дальше начинаются многие очень важные вопросы, на которые реагирует иногда массовое сознание, иногда широкие круги образованного общества, и мы начинаем уходить в некую глубину. Как только мы уходим с поверхности видимых достижений, которые мы признали, с которыми согласились, начинаются вопросы разного свойства. Ну, например, вопрос о собственности — он не существует в актуальных формах, он скорее существует в виде некой тоски, некого ощущения несправедливости, которая произошла. Он есть, он приобретает иногда артикулируемые формы на страницах, например, социальной публицистики. Если говорить о массовом сознании, к которому мы прикасаемся во время фокус-групп, углубленных интервью, мы сталкиваемся с тем, что это ощущение несправедливости существует.

Второй момент — неочевидные перспективы развития. Например, сейчас обозначает действующая власть некие перспективы, к которым нам якобы надо стремиться. Но самый главный вопрос для меня как для социолога — а как это сделать, а какие социальные силы будут это осуществлять, каковы механизмы, которые это гарнируют? В частности, как будет функционировать антикоррупционная программа? Одной инициативы главы государства и главы Правительства, и их ближайшего окружения не достаточно для того, чтобы решать колоссальные социальные задачи. Первый вопрос который возникает при подведении итогов этого десятилетия: появились или не появились группы, которые в состоянии взять на себя выполнение этих важных задач? Если они появились даже в зачатке или мы ожидаем, что они появятся, то как они выглядят? Ответа на данный вопрос в настоящий момент нет.

Второй вопрос — это каковы механизмы действия этих людей? Это уже касается всей активно действующей, социально проектирующей политической пирамиды. Каковы механизмы ответственности? Особенно, что касается антикоррупционных программ или программ научно-технологической модернизации, к которой мы стремимся.

А теперь хотелось бы добавить историко-социальной лирики. Конечно, мы ушли в последнее время, в зону прагматики социально-экономического, социально-политического действия. У всех в артикулируемом и неартикулируемом виде существует тоска по некой полноте смыслов. Мы теряем ориентиры, мы не очень понимаем, кто мы такие, зачем мы родились, в чем идея нашего существования, где ощущение целостности и перспектив. Вот этот дефицит смыслов ощущается не только на высшем государственном уровне, там где мы мыслим себя как граждане одной страны, они везде. Я проводил в этом году исследования на нескольких городских и региональных площадках от Смоленска до Владивостока. Я сталкивался с дефицитом смысла существования людей в небольших сообществах, в масштабе городов. Люди задаются вопросами: в чем их специфика, чем они отличаются от всех остальных? Присутствует некое раздражение, частичная удовлетворенность работой власти, одновременно есть непонимание и тоска по тому, а кто мы такие.

Валерий Хазин, прозаик

"Самым печальным уроком десятилетия является то, что мы пока не научились понимать, как зыбка человеческая жизнь и как зыбка и ненадежна свобода".

За это время, среди самых больших, на мой взгляд, и очевидных плюсов можно назвать то, что выросло сытое поколение. Я имею в виду относительно молодое поколение, то есть те, кому около 20 лет. Это поколение сытое, в нормальном, хорошем смысле этого слова, то есть поколение, не знающее дефицита, очередей, советской нищеты. Это замечательное достижение.

Минусы этого десятилетия, на мой взгляд, связаны с тем, что рост сытого поколения пока еще не трансформировался в социальном смысле. В том, чтобы в России сформировалось сытое большинство, свободное большинство и большинство людей с чувством собственного достоинства.

При этом, я не хочу вкладывать в слово «сытое» тех отрицательных коннотаций, которые вкладывала в это слово советская интеллигенция. Сытый человек – это человек, которому не надо биться за свое физическое существование, выживать, как выживало огромное число советских людей в эпоху дефицита, в эпоху «колбасных» поездов.

Но я хотел бы, чтобы постепенно в стране формировалось большинство таких людей, которые бы могли быть и сытыми, и свободными и сохраняли человеческое достоинство. Потому что, на мой взгляд, у нас пока разорваны эти составляющие социального благополучия. То есть у нас свободные люди не всегда являются людьми достойными, а достойные люди не всегда являются людьми сытыми и т.д. То есть эти три параметра не очень совмещаются для статистически значимого числа людей.

Самым большим уроком прошедшего десятилетия, печальным уроком, на мой взгляд, является то, что мы, к сожалению, пока не научились понимать, как зыбка человеческая жизнь и как зыбка и ненадежна свобода, что все эти вещи стоят очень дорого, природа их очень хрупка и подобно тому, как человеческая жизнь может в одну секунду исчезнуть, так многие социальные институты и завоевание свободной эпохи исчезают очень быстро.

Я считаю, что в это десятилетие мы слегка потеряли свободу, поменяв ее на стабильность. Так, подрастающее число сытых людей не очень понимают, что сытость должна уравновешиваться свободой и достоинством. Иначе сама по себе она «пожрет» сытых людей. Точно также, как сама по себе свобода без социальной сытости тоже разрушительна. Эти вещи в нашей стране с трудом совмещаются. На мой взгляд, должно вырасти поколение свободных и сытых в нейтральном смысле этого слова собственников.

Игорь Чурдалев, журналист, литератор

"Мы создали государство, представляющее собой военно-чиновничью корпорацию".

За последние десять лет мы построили государство. Перед этим мы разрушили страну, а за последние 10 лет построили государство. Построили его основные структуры, механизмы, потому что государство — это вообще сложный агрегат. Есть ощущение, что процесс создания государства, если и не завершен, то вполне оформлен.

Но поздравить нас с этим я не могу, потому что государство можно построить разное. Государство, которое построили мы, мало того что неидеально (государству быть идеальным вообще не светит, это оксюморон), оно полно тяжелых внутренних несовершенств, противоречий. С одной стороны, мы не научились жить вне государства, мы живем в форме огосударствленных этносов или полиэтнических образований. Государства в каждой исторической эпохе основаны на чем-то.

В нашей современной исторической эпохе эффективно то государство, где основным принципом селекции служит квалификация и талант людей, когда эти люди хорошо изобретают, хорошо считают, создают совершенные информационные технологии, когда они умеют превратить окультуренный интеллект в востребованную рыночную ценность. Там, где эти люди занимают верховенство в обществе, там где механизмы социальной селекции каждому их таких людей гарантируют успешную карьеру и процветание, там осуществляется соответственно положительная селекция, которая наверху всегда держит тех, кто приближает процветание государства. Наша система далека от этого. Это не значит, что в ней нет селекции, она есть. Самая жесткая система отбора — на зоне, в тюрьме. Но я не назвал бы ее положительной, она не направлена на поддержку людей, которые наиболее креативны и квалифицированы, потому что сила, в том смысле, в котором она мерилась в Средние века, сегодня неконкурента и непроизводительна.

И мы, таким образом, создали государство, которое управляется элитой, представляющей собой военно-чиновничью корпорацию. Главное, что члены этой корпорации, ее эшелон — это крупнейшие собственники, которые, выполняя свои обязанности, не прекращают управлять объектами своей собственности. Исключительно в этом заключается специфика того режима, при котором мы сейчас живем. И мы не сможем его назвать классическими определениями социализма или капитализма, потому что они давно вышли из употребления и устарели. Но хочется всё-таки понять, а что же отличает общество, которое мы построили за десять последних лет? А отличает его то, что эта корпорация чиновников-собственников использует свои административные прерогативы во многом для того, чтобы их предприятия обеспечивались неконкурентными преимуществами — не те, которые дает рынок, не те, которые дает лучшая работа, а те, которые обеспечивает круговая порука. Это и есть коррупция. А когда у нас тщательно, долго и методично объясняют, что коррупция — это, когда барашка в бумажке, то уже наверное нет таких дурачков, которым бы так казалось. Это мелкая сошка. Барашка в бумажке берет всякая мелочевка, которая ничего не определяет. Всегда был чиновничек вороватый, надо же что-то выпить и чем-то закусить. Корень заключается в том, что коррупцию обеспечивают люди, которые не берут никаких взяток, а обеспечивают неконкурентные преимущества своему бизнесу, используя административные ресурсы. Это сегодня основное системное отличие государства.

Разумеется, это государство отличается глубоким противоречием. Один из лидеров государства — оно же двуглавое — в один и тот же день говорит об инновациях, модернизациях и заверяет нас, что мы будет развиваться не за счет истощения собственных недр, а за счет высоких технологий. А другой лидер в это же время ездит открывать газопроводы. Это одновременно существует в информационном пространстве.

Еще одно отличие государства, которое мы построили, заключается в том, что оно, с одной стороны, страдает тяжелым дефицитом рабочей силы и депопуляцией, а главная проблема, которую нам предстоит решать в начале следующего года — безработица. Эта дичь объяснима, по большому счету, только тем, что в производительных сферах этого государства занята примерно одна десятая часть нации.

Дальше мы продолжаем развитие по концепции petrol state, то есть энергетического государства, которое сначала будет сосать из земли всё, что можно. А потом единственная стратегия, которая прощупывается, - что на эти деньги и за это время мы успеем создать и обновить атомную энергетику, построить мощную атомную отрасль.

Есть только одна пафосная, радостная нота - государство построили. В 90-е жили, разрушая государство, а в нулевые они строили государство. Они, не мы. К сожалению, в России со времен Владимира Красно Солнышка существует эта огромная пропасть между ими и нами.

"