Надежда Отделкина: Лучшие специалисты души своего ребенка — это все-таки родители

— Надежда Тимофеевна, расскажите, какова динамика обращаемости к уполномоченному по правам ребенка в Нижегородской области?

— Не намного, но количество обращений возросло. За девять месяцев прошлого года было около тысячи обращений, сейчас почти за год — примерно 1200. Во-первых, мы стали более открытыми, более доступными, скажем так. Во-вторых, за год было много публичных мероприятий, мы достаточно активно работаем со СМИ, много выезжаем в районы, ведем прием граждан совместно с приемной губернатора и правительства. В девяти районах области работают представители уполномоченного по правам ребенка (это депутаты земских собраний, которые действуют на общественных началах). Поэтому информация о нас стала распространяться шире. А еще мы создали свой сайт.

— Какова природа этих обращений?

— Нередко люди приходят, чтобы просто получить консультацию, ответы на волнующие их вопросы, которые, на их взгляд, касаются защиты прав ребенка. Очень часто вопросы затрагивают проблему межведомственного взаимодействия. И здесь я вижу полезность института уполномоченного в том, что у нас есть возможность решать ее в оперативном режиме. Для этого нами налажена связь не только с государственными и муниципальными органами власти, но и с правоохранительными органами, другими ведомствами, которые в рамках своих полномочий занимаются вопросами защиты детства, — например, со службой судебных приставов, службой исполнения наказания и так далее.

— А по какому поводу у детского омбудсмена возникает необходимость контактировать с ФСИН?

— Ну, например, в случае, если требуется срочное оказание медицинской помощи ребенку, который родился в местах лишения свободы… Есть еще группа вопросов, которые, на мой взгляд, лежат не столько в плоскости межведомственного взаимодействия и даже не в компетенции органов исполнительной власти, сколько в плоскости семейных отношений. Когда идет бракоразводный процесс, когда родители определяют место жительства ребенка либо недовольны графиком общения с ним, если уже его постоянное место жительства судом определено. И когда они сами, как я вижу, становятся нарушителями права ребенка на достойную жизнь, на спокойное развитие.

— Как часто, по вашим наблюдениям, дети становятся по сути орудием мести для бывших супругов и средством манипулирования?

— К сожалению, процент подобных обращений не снижается. Я не хочу сказать, что они очень часты. Это не повальное явление. Это 20–25 обращений в год. Многих из этих граждан объединяет агрессия и нежелание решать конфликт в досудебном порядке. Но мы располагаем соответствующим опытом и технологиями, чтобы им тоже помочь. У нас есть очень хороший центр охраны психического здоровья детей. Это государственное учреждение министерства здравоохранения. Там очень сильные специалисты, с помощью которых проблемные семьи получали необходимую психологическую поддержку, налаживали родительско-детские отношения.

— То есть у вас есть инструменты, которые позволяют, скажем так, снизить градус ненависти родителей друг к другу, чтобы они опомнились и подумали об интересах ребенка?

— Да. И неслучайно сегодня на государственном уровне идет работа над созданием и развитием службы медиации в образовательных учреждениях, созданием служб примирения. Их должно появляться как можно больше, чтобы конфликт взрослых, в который неминуемо втягивается ребенок, можно было гасить на этапе его возникновения.

В последнее время мы также очень часто говорим о создании и развитии служб сопровождения семьи, попавшей в трудную жизненную ситуацию. Многодетные семьи, семьи, в которых воспитывается ребенок-инвалид… Природа трудностей разная, но все они сопряжены с какими-то рисками для несовершеннолетнего. И очень важно, чтобы эта служба сопровождения была не только в системе одного ведомства (сегодня достаточно серьезная служба сопровождения создана по линии министерства социальной политики), а как межведомственная структура. Это крайне важно, чтобы специалисты и системы здравоохранения, и системы образования, и инспекции по делам несовершеннолетних — то есть все профессиональное сообщество, занимающееся вопросами семьи и детства, — сообща могли включаться в эту работу. Когда ресурсы объединены, получается сделать больше.

— А сопровождение семьи — это услуга или же речь идет о неком государственном контроле?

— Контроль не ради контроля, а контроль над развитием ситуации, чтобы направить его в благополучную сторону. Мы часто говорим о неблагополучии семьи, неблагополучии ребенка… А по каким критериям оценивается это неблагополучие? Критерий благополучия в каждой стране свой. Кто-то берет доступность услуг в образовании, здравоохранении, культуре и так далее. Если все гарантированные услуги ребенку доступны, значит, он находится в благополучных условиях.

— По моим представлениям, сопровождение семьи — это тоже ювенальные технологии, о которых было столько истерии в СМИ и социальных сетях. Откуда, по-вашему, такой негатив к здравым, на мой взгляд, идеям?

— Ну, служба сопровождения и то, что в прямом смысле понималось под ювенальными технологиями, — это по существу разные вещи. Если мы говорим о службе сопровождения, которая создается и действует в России, — это все-таки служба оказания помощи и у нее нет карательной функции.

У ювенальных технологий есть один аспект, который, собственно, всех и взбудоражил (на мой взгляд, совершенно справедливо), — это резкое вмешательство в дела семьи и очень оперативное, порой бездоказательное изъятие ребенка. Что крайне нежелательно, недопустимо. На Западе иногда бывает достаточно соседского звонка, чтобы приехала специальная служба и забрала ребенка. Решение об этом принимается на основе субъективной оценки степени угрозы его жизни.

— Не могу забыть трагедию одной известной мне нижегородской семьи, в которой мать попала под влияние деструктивной секты, разорвала связи со всеми родственниками — не только с отцом своей дочери, но и с собственной матерью, лишив ребенка общения с папой и бабушками-дедушками, тетями-дядями. Многострадальный папа много лет боролся за возможность общаться с дочкой хотя бы по графику, установленному судом, но тщетно. И никто — ни опека, ни комиссия по делам несовершеннолетних, ни судебные приставы, ни уполномоченный — не смог ему помочь.

— В этом случае должны быть службы, которые помогут в поиске выхода из сложившейся ситуации. И должна быть соответствующая подготовка специалистов в этой области, которые разбираются в механизмах глубокого внутреннего строительства семейных отношений. У государства нет инструмента, который репрессивным способом мог бы повлиять на ситуацию, связанную с конфессиональными основами. Надо работать над восстановлением семейных отношений, над вовлечением родителей в урегулирование конфликта. Сначала должна работать некая программа реабилитация семьи, прежде чем будут применяться, допустим, ограничение в родительских правах, другие репрессивные меры.

Практически в каждом районе есть сегодня учреждения социального обслуживания семьи и детей. Понятно, что они не в каждой деревне, но в районном центре или где-то рядом с ним всегда есть либо комплексный центр с отделением по работе с семьей, либо социально-реабилитационный центр, либо приют, либо центр помощи семье и детям. А в более крупных населенных пунктах по несколько таких учреждений. Всегда можно найти выход на профессионалов в этой области. И я бы даже посоветовала всем использовать этот потенциал.

— Бывают случаи, когда граждане становятся невольными свидетелями постоянного истязания детей в семье. Куда в таких случаях они могут обращаться и, главное, имеют ли на это моральное право?

— Имеют! Когда мы сталкиваемся с таким явным неблагополучием ребенка, с его страданиями, надо реагировать немедленно. Сообщать можно в несколько инстанций: во-первых, в подразделение по делам несовершеннолетних. Они очень оперативно реагируют и круглосуточно. Или в районные органы опеки и попечительства. К нам такие сигналы также поступают, и мы реагируем моментально.

В этих ситуациях Нижегородская область отличается в лучшую сторону от других субъектов, поскольку решение об изъятии ребенка принимается не одним человеком, а комиссионно. Обязательно подтягиваются специалисты, чтобы сообща оценить необходимость этой меры. За родную семью для ребенка нужно бороться до конца. И здесь большую помощь могут оказать общественные организации. Иногда семья больше доверяет волонтерам, нежели чиновникам.

— И какова доступность этой волонтерской помощи, например, в отдаленных северных районах Нижегородской области, где — никак не могу это забыть — пьяница убил своего новорожденного ребенка и сжег его в печи?

— Это жуткая история, не приведи Господь, чтобы подобное повторилось где-нибудь. Я не могу сказать, что общественные организации работают с семьей повсеместно, но они появляются, и я вижу результат.

— Какие это организации, например?

— Например, «Быть мамой», «Детский проект» мне очень нравятся. Они работают в содружестве с органами власти, пользуются общественным доверием и авторитетом. Здесь самое главное, чтобы, с одной стороны, мы не подменяли друг друга. А с другой — чтобы объединяли усилия, действуя в силу компетенции и возможности и внося свой кирпичик в благополучие семьи.

— В последнее время наблюдается всплеск суицидов вообще и детских суицидов в частности. Эта тема находится в поле зрения уполномоченного по правам ребенка?

— Конечно. И я эту проблему связываю со средствами массовых коммуникаций. Идет очень много агрессии, негативной информации. Неслучайно в 2012 году был принят федеральный закон, защищающий детей от жестокости в СМИ. Дети «висят» в Интернете часами, и родители должны отслеживать, на какие сайты они заходят, с кем общаются в сети. Вторая причина суицидов — это одиночество ребятишек именно в подростковом возрасте. Суициды далеко не всегда происходят в неблагополучных семьях, как раз наоборот — во внешне нормальных семьях. Одиночество плюс опасности интернет-пространства могут создать особые состояния, когда какая-то проблема, взрослым кажущаяся мелочью, подталкивает подростка перешагнуть черту.

Эту тему мы начали изучать еще в то время, когда в Нижегородской области начал работать детский телефон доверия. Было несколько звонков, в ходе которых специалисты помогали ребенку снять напряжение, предотвращая трагедию. Родители должны понимать, что очень важно следить за эмоциональным состоянием ребенка.

— А школа?

— Школа — да. Но лучшие специалисты души своего ребенка — это все-таки родители.

— Есть еще одна проблема, о которой не могу не спросить: ранние беременности воспитанниц детских домов. Насколько эта проблема остра в настоящее время для Нижегородской области?

— Она находится под контролем, и в последнее время этого почти не случается. За 2014 год мы получим статистику в январе, но за полугодие, если мне не изменяет память, было два таких случая (за аналогичный период 2013 года — четыре). Абортов ноль. Во-первых, достаточно активно начали проводить профилактическую работу, в том числе медицинские организации. И детские дома активно с ними сотрудничают. Девочкам рассказывают об их репродуктивном здоровье, о контрацепции. Это во-первых. А во-вторых, снижение числа ранних беременностей я связываю еще и с тем, что у нас и количество детских домов резко уменьшилось.

— Но ведь это за счет их укрупнения, разве нет?

— Нет, не за счет укрупнения, а в связи с тем, что достаточно много ребятишек ушли в приемные семьи.

— А каков процент возвратов?

— Возвраты стали вообще единичными случаями, потому что достаточно эффективно работает школа приемных родителей. Нельзя сказать, что этой проблемы не существует. Но 90 процентам тех, кто обращался за помощью в центр «Журавушка», удавалось справиться с конфликтной ситуаций. Сопровождение семей, взявших приемного ребенка, должно быть точным, адресным и высокопрофессиональным. И тогда этой проблемы не будет. А девочка, попавшая в приемную семью, я уверена, уже не будет подвергаться тому риску, которому она могла быть подвергнута, воспитываясь в детском доме.

— Надежда Тимофеевна, какое событие уходящего года вы назвали бы самым важным для вас как для уполномоченного по правам ребенка?

— Таких событий у меня было два. Это IX Всероссийский съезд уполномоченных по правам ребенка, который прошел в Нижегородской области. С одной стороны, это было очень ответственно. С другой, понятное дело, это очень почетно и знак большого доверия. После него мы уже несколько раз встречались с уполномоченными на разных мероприятиях. У всех о Нижегородской области остались очень хорошие впечатления. Валерий Павлинович Шанцев влюбил в себя всех. Он практически весь день был с нами — и на пленарном заседании, и на приеме. Очень много выступал, с любовью говоря о Нижегородской области. Мы показали свой опыт работы всей региональной «социалки».

Второе событие произошло совсем недавно — встреча с Владимиром Владимировичем Путиным. 5 декабря в кремле он принимал всех уполномоченных — по правам человека, ребенка и предпринимателей. Мне кажется, что я чувствовала мощную энергетику нашего президента. Только человек, который любит и страну, и народ, мог так доносить все, что он чувствует и ощущает. Для меня все было очень волнующе. Я впервые так близко видела нашего президента. К тому же мне еще дали поручение: я должна была задать ему один из трех вопросов от имени уполномоченных по правам ребенка. К счастью или сожалению, но времени задать его не хватило, хотя президент общался с нами три часа.

— О чем же вы хотели спросить президента?

— О доступности кадетского образования для детей-сирот. Закон «Об образовании» фактически лишил их льгот при поступлении в кадетские образовательные учреждения. Потому что ребенок-сирота при поступлении в Суворовское училище, кадетские корпуса имеет преимущественное право, только если он набрал равное число баллов с другими претендентами. В письменной форме мы попросили главу страны вернуть норму, наделяющую сирот льготами при поступлении в кадетские образовательные учреждения. Обращение сейчас находится на рассмотрении.

Ирина Славина