Валерий Хазин: Литература может становиться лекарством или ядом, но это вопрос к обществу, а не к литературе

— Валерий Борисович, недавно вышла электронная версия вашей книги «Труба и другие лабиринты», которая до этого уже была издана на бумажном носителе. Как вы относитесь к этому событию?

— Точнее, электронная книга включает две повести — «Труба» с Глоссарием и «Каталоги Телегона». Они были написаны давно и в разное время опубликованы в журнальном и печатном виде. Сюжетно и стилистически эти повести настолько не похожи, что многие не всегда опознают в них единую «авторскую руку». Что касается электронного издания, мы, очевидно, находимся в сердцевине некого глобального информационно-технологического перехода, тотального изменения носителей текстов, в том числе и художественных.

Сам я, честно говоря, не являюсь поклонником электронных художественных книг, но не замечать этих процессов не могу. Количество интернет-магазинов растет лавинообразно, они предлагают сотни тысяч книг любой тематики. Они позволяют выбирать и получать книги мгновенно, одним нажатием клавиши. То, что называется массовым потреблением текстов, безусловно, смещается в сторону электронных носителей. Поэтому сегодня выход электронной книги — вполне естественный шаг для писателя любого поколения.

— Выход электронной версии вашей книги — это, скажем так, реверанс в сторону молодого читателя или некая имиджевая вещь?

— Ни то, ни другое. Это естественная попытка выхода к дополнительным аудиториям. Ведь сегодня люди разных поколений с удовольствием пользуются ридерами, особенно в поездках. Раз появился такой носитель — почему бы и нет?

Кстати, мой новый роман «Прямой эфир», который в середине лета должен быть опубликован в журнале «Октябрь», затем также выйдет и отдельным печатным, и электронным изданием. В нем детективный сюжет переносит читателя из Москвы на Балканы, в Италию, средневековый Багдад и даже Китай. Однако надеюсь, что разгадывание интеллектуальных и повествовательных загадок, поиски сокровищ и любовные приключения не помешают читателям ощутить мистический привкус романа.

Словом, я буду только рад, если благодаря электронным форматам у моих текстов появятся новые молодые читатели с некоей интеллектуальной мускулатурой, которых не пугают «сложные сюжеты» и «эстетические вызовы».

— Как вы оцениваете подобные тенденции в «книжном потреблении»?

— Этот шаг — от бумажного носителя к электронному — видимо, еще один скачок в развитии коммуникации «человек — текст». И, подобно иным историческим скачкам (от устной речи к письменности, от глиняных табличек к свиткам, затем — к рукописным и печатным книгам), этот скачок порождает разнообразные изменения, затрагивающие и культуру потребления текстов, и бытовое поведение людей, и социальные структуры. Дать оценку этим процессам пока очень сложно. Возможно, недалек тот день, когда человек, сидящий в парке на скамейке с печатной книжкой в руках, будет восприниматься как анахронизм или «аристократический симптом». А сама печатная книга превратится в арт-объект.

— Каковы же в этом контексте проблемы современного читателя?

— Главная проблема — невиданное ранее число каналов доставки, невиданная скорость доставки и колоссальные объемы доставляемой информации. Кажется, современный человек к этому не совсем готов и пока не вполне представляет себе ни сути этих процессов, ни их последствий.

Гениальный русский поэт Бахыт Кенжеев, живущий сегодня в Нью-Йорке, пишет, например, об экспоненциальном росте количества поэтических текстов. То есть если раньше число публично доступных стихов измерялось тысячами в год, то сегодня, посредством сети, — миллионами текстов. А число «авторов» — сотнями тысяч в границах лишь одного языка. Никому не под силу просто осмыслить этот поток. Иными словами, даже в сфере «элитарного, эстетического информационного потребления» разрушаются привычные механизмы отбора и выстраивания иерархий (а поэзия — это высшая форма существования любого языка, немыслимая без сложных иерархий).

На другом полюсе — в сфере «обыденного информационного потребления» (от новостей и публицистики до справочно-научного поиска) — этот чудовищный количественный рост создает тяжелейшие проблемы верификации — различения установленных фактов и «медийных постановок», новостей и фейков, научных гипотез и «кухонных фантазий». Словом, речь идет о множестве серьезных проблем, которые пока еще ждут глубокого изучения и осмысления экспертов: социологов, антропологов, социолингвистов, культурологов.

— Так существует ли некая технология отбора качественной литературы? Можно ли дать читателю совет, как выбрать ту литературу, которая ему необходима?

— Как ни странно, все технологии — старые и известные. Не боюсь показаться ретроградом: в глубинном смысле, если речь идет о становлении человека, ничего нового не выдумано. Вот как вы, например, воспитываете ребенка: читаете ему сказки, поете песни, разговариваете с ним на родном языке. Человек становится человеком только с помощью текстов — разговоров, сказок, песен, стихов. Никакие виджеты и гаджеты, никакое «клиповое мышление» или «геймификация» не в состоянии заменить живого диалога «человек — текст — человек». Это лишь внешние технические подпорки для разговора: родителей с детьми, учителя с учениками, наставника с подопечными.

Если человек способен к разговору и самообучению, все прочее (даже в рамках социально обусловленных и совсем не идеальных моделей образования) он со временем освоит сам и поймет, какая именно литература ему важна и нужна. К тому же я убежден, что все книги приходят к человеку сами — тогда, когда нужно. Или не приходят вовсе.

— А что сейчас происходит с институтом критики? Существует ли он, и если да, то, возможно, именно он в состоянии верно расставить ориентиры для читателя?

— Критика никуда не делась, но она, точно так же, как и прежде, держится на единичных представителях, каждый из которых — носитель определенного образования, взгляда, приверженец той или иной литературной или философской школы. Откройте любой литературный журнал, и вы увидите постоянные критические рубрики.

Проблема в другом: сейчас любой юноша, зарифмовавший четыре строки, может выставить их на обозрение, и тут же появятся сотни комментариев и десятки поклонников, чье всплытие из информационного небытия объясняется лишь одним — желанием доказать, что «они тоже существуют». Посреди этой информационной лавины, критики — системные, глубокие, образованные люди — сегодня выглядят как крохотные островки в безбрежном океане словесного мусора. Идет быстрое вымывание «экспертного слоя».

— Современные писатели стали гораздо ближе к своему читателю: с ними можно связаться по электронной почте, написать им в соцсетях и с большой долей вероятности получить ответ на свои вопросы. Может быть, при таком прямом «доступе к телу» критик и вовсе не нужен как звено?

— Это тоже вопрос личных предпочтений. Кто-то может наслаждаться музыкой, изучать ее самостоятельно и не заботиться о том, что «имел в виду художник». А кому-то нужен интерпретатор. При этом автор не всегда лучший адресат в этом смысле. Мне кажется, число людей, нуждающихся в «высоком искусстве», или, иначе, в сложном эстетическом и интеллектуальном опыте, не меняется от века к веку, а огромное количество людей прекрасно обходятся без этого. Но это отдельный большой разговор о том, что такое «массовая культура» и существует ли она.

— Поговорим о политике в литературе. Сейчас это как никогда актуально. Писатель и политик — как они соотносятся внутри одного человека? Это вещи совместимые?

— Это вопрос личного выбора, личной ответственности перед теми, кого ты считаешь своей референтной группой, и перед высшими силами, если ты признаешь их существование. Писатели часто так или иначе, прямо или косвенно влияли и влияют на политические процессы. Нередко помимо собственной воли. Но одно дело — прямое публицистическое высказывание художника на ту или иную тему, другое — стремление «приравнять к штыку перо».

С моей точки зрения, для тех, кто осознанно превращал музу в «служанку политики», это, как правило, заканчивалось очень печально, независимо от масштаба литературного дарования. Впрочем, могу ошибаться. Были, есть и, конечно, будут художники, которых увлекает в виде разного рода дивидендов и еще более опасная игра — «прямое политическое действие». Становиться ли публицистом, трибуном или «практикующим политиком» — это всегда личный выбор и сугубо личная драма. В итоге каждый платит по своим счетам.

— Что вы думаете о современной ситуации? Ведь и либеральная, и консервативная, и традиционалистическая общественность имеет своих авторов, создает тексты. Могут ли они повлиять на ситуацию в обществе, на его настроения?

— Еще раз: одно дело — прямое слово художника на злобу дня (на что всякий имеет право), и совсем другое — подчинение собственного творчества политическим задачам. Известная пошлость, растиражированная средней школой, — «поэт в России больше чем поэт» — всегда вызывала у меня оторопь. Бессмысленная фраза, вроде мантры о «победе коммунистического труда». Поэт не может быть больше, чем он сам, и если он остается в культуре, то лишь благодаря своим текстам, благодаря тому, что он — поэт. Не больше и не меньше.

К сожалению, русская литература (как одна из самых молодых в Европе) в этом отношении очень специфична. В XIX веке, в период становления и последующего литературного взлета, Россия стала литературоцентричной страной: художественная литература приняла на себя совершено несвойственные ей функции. Функции философа, историка и чуть ли не «социального лекаря и проектировщика». Что, на мой взгляд, объяснялось зачаточным состоянием таких социальных институтов, как защита собственности, свободная пресса, разделение властей, гражданские права, отделение церкви от государства и так далее. Отсюда множество искажений в восприятии и множество взаимных истерических претензий литераторов и читателей друг к другу. Отсюда же — последующие завышенные представления о политической значимости и влиятельности литературы и литераторов.

На мой взгляд, история жестоко отомстила тем художникам, которые поддались этой иллюзии и позволили политике соблазнить себя. Особенно в период Большого Террора и даже в более «вегетарианские» советские времена. И если сегодня едва ли не каждое слово, в том числе и в соцсетях, вдруг начинает вызывать взвинченную, болезненную, вирусоподобную реакцию — это вопрос не к литературе, это скорее симптом идеологической гражданской войны, нездоровья общественного сознания, а по сути — подросткового невроза.

Самое печальное в этом — вновь всплывающий из глубин, почти средневековый ужас перед всяким свободным словом, даже художественным, и странное (и недальновидное) желание поскорее запалить костры инквизиции. В этой ситуации — да, художественное высказывание само по себе может восприниматься теми или иными общественными группами как лекарство или яд, но когда оно внезапно становится предметом массовых доносов или обоснованием погромных практик — это печальный симптом.

— Возможно, это и есть задача искусства — занять нейтральную позицию, установить равновесие, умиротворять людей в их метаниях?

— Двадцать четвертого мая — 75 лет Иосифу Бродскому. Читая его стихи сегодня, вы можете внятно объяснить молодым людям, почему Поэта судили в Ленинграде «за тунеядство» в 1964-м? За что отправили в ссылку и потом, в 1972-м, выставили из страны? В чем состояло его преступление и какую «задачу» он не выполнил? Кому и зачем нужен был этот очередной позор? А ведь в подоплеке этого вечного российского (и советского) сюжета — банальный панический страх перед свободным словом…

Люди, занятые политикой, почему-то непрерывно стремятся (и считают себя вправе) ставить перед искусством «задачи» и отдавать руководящие поручения. Между тем задача искусства, простите за кантианскую банальность, — создавать искусство, «источники или каналы эстетического опыта». Точка. Никаких иных задач за пределами самого себя искусство не содержит. Если литература что-то и должна кому-нибудь, то лишь одно — быть разнообразной и свободной.

Сегодня, проходя по одной из набережных Венеции мимо дома, в котором Бродский останавливался в свой первый приезд в Италию, вы видите мемориальную доску из белого камня с надписью на итальянском и русском языках: «Иосиф Бродский, великий русский поэт, лауреат Нобелевской премии, воспел «Набережную неисцелимых». Великий город не стесняется быть благодарным гению. И где имена тех, кто 50 лет назад на судилище сурово вопрошал Поэта, «есть ли у него удостоверение»?

СПРАВКА NewsNN

О книге «Труба и другие лабиринты» В. Б. Хазина

В электронную книгу «Труба и другие лабиринты» вошли две повести Валерия Хазина. Оба произведения в разное время были номинированы на премию им. И. П. Белкина «за лучшую русскоязычную повесть» («Каталоги Телегона» — в 2004 г., «Труба» — в 2009 г.). Это качественная интеллектуальная проза, которой присущи жанровое разнообразие — от мифологических повествований до мистических притч — и утонченный стиль автора.

«Труба» — самобытная пародия на «сказки о сокровищах» и авантюрные романы. Повесть рассказывает о том, как в приволжском городе Вольгинске три соседа — русский, еврей и татарин — обнаруживают в подвале нефтяную трубу. Счастливчики решают воспользоваться «кладом», но вслед за легким обогащением следует череда трагифарсовых событий, вызванных человеческой глупостью, жадностью и беспечностью.

Книга рассчитана на разные уровни читательского восприятия. В нее как элемент игры включен авторский Глоссарий. Таким образом, повесть можно прочитать линейно, без ссылок и примечаний. Однако некоторые статьи Глоссария носят пародийный характер, и сам он в целом выворачивает основной сюжет повести наизнанку, оказываясь неким «опровержением опровержения».

Повесть «Каталоги Телегона» является своеобразным циклом «восстановленных мифов», связанных с Троянским циклом, аргонавтами и Тавромахией, странствиями сыновей Одиссея. Сюжеты известных мифов соседствуют в повести с мифами не только малоизвестными, но и почти эзотерическими, а порой и просто вымышленными.

Отзывы о прозе В. Б. Хазина

«Я уверен, что эта многослойная, многоуровенная проза во всем своем интеллектуальном, ассоциативном богатстве может быть оценена по существу многими поколениями исследователей, читателей и учеников. Пишу это с особенным удовольствием, поскольку и повесть «Труба», и Глоссарий к ней были впервые опубликованы нашим журналом в 2007 году» (Олег Вулф, поэт, прозаик, основатель и главный редактор литературного журнала «Стороны света», Нью-Йорк).

«Погружаясь в прозу Валерия Хазина, проникаешь в другой мир, попадаешь в очень красивую и мудрую сказку, изысканно написанную. Говоря о повести «Труба», должна сказать, что лучше литературы я в последние годы не видела. Так читаешь хорошую литературу — русскую классику, например, где каждая фраза работает» (Татьяна Виноградова, культуролог, профессор ННГАСУ, лауреат премии Нижнего Новгорода).

Галина Курочкина